В конце XIII века были изобре¬тены механические часы. В крупных европейских городах начали строиться башенные часы (Моден, 1343; Падуя, 1344; Страсбург, 1352; Нюрнберг, 1361; Париж, 1370; Милан, 1375; Франкфурт, 1380 и др.). Произошла революция в исчислении време¬ни – Европа перешла от исчисления времени по церковным канони¬ческо-литургическим «часам» к расчету времени по единым в рамках города механическим часам. Даете в «Божественной комедии» впер¬вые упоминает о механических часах. Правда, Лапте сохранил иерархию небесных сфер, движимых перводвигателем, или девятым, кристальным небом, называющим себя геометром, который желает постичь умом круговорот мирозда¬ния (см. Рай, XXXIII, 133-136). Уже в рамках средневекового иерархического мировоззрения, принципиально отличного от меха¬нической картины мира, его начинают уподоблять часам. Роберт в 1271 г., отмечая, что астрономические часы не могут быть точными, писал, что часовщик пытается с помощью колес и дисков достичь той же точности, с какой движутся звезды на небе. В 1377 г. Николай Орем в комментариях на книгу Аристотеля «О небе» также проводил сравнение часов и звездного неба: как о часах, движущихся равно¬мерно, нельзя сказать, что они созданы часовщиком случайно и не¬разумно, так и столь же справедливо это относится к движениям небесных сфер, которые зависимы от разума, гораздо более высокого и великого, чем человеческий ум. Уподобляя движение в небесной машине движению шестеренок в часах, которые изобретены часо-вщиком, им приводятся в движение, он называл Бога уже не геомет¬ром, а часовщиком, который предоставляет небесным сферам посто¬янное движение в соответствии с пропорцией движущих сил и с созданным им порядком. Последний мыслитель средних веков Николай Кузанский раз¬вернул свою модель, которая раскрыла бы единство умного Слова Бога, его замысел и разнообразие в последовательно являющихся вещах. Уподобление мира с часами, а Бога – с творцом этих часов: «…простое понятие совершенных часов ведет меня к сладостному и восторженному созерцанию твоего замысла и Слова… все последова¬тельно происходящее никоим образом не выходит за пределы замыс¬ла, но развертывает его: замысел дает быть всему, и ничего не было раньше, чем произошло, потому что не было замыслено происходя¬щим раньше. Пусть замысел часов будет как бы вечностью. Тогда движение часов будет последовательностью. Вечность свертывает в себе последовательность и развертывает ее: замысел часов, то есть вечность, свертывает и вместе развертывает ее». Кузанский говорил о «машине мира», у которой повсюду центр и нигде окружность, «ибо ее окружность и центр есть Бог, который всюду и нигде». Эта «изу¬мительная машина мира» приводит нас в удивление, но она скрыта Богом от человека. Правда, для философа «молоко уподоблений», которым кормит Бог, – пища несовершенных. Питание зрелых – более твердая пища, которая предписывается Богом, как сказано в Библии, «совершенным, у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла» (Евр. 5, 12-14). Но и с помощью этих уподоблений, с помощью этих троп Бог ведет человека к себе, к постижению своих Слова и замысла, благодаря им человек входит от творений к Творцу, от следствий к причине и восходит от Творца к творениям, от причины – к следствиям. Интеллект может постигать мир и замыслы Бога через абстрагирующее уподобление. Для всех мыслителей средних веков, да и для многих мыслителей Возрождения Бог является геометром, который разумно сотворил мир. Поэтому человек может его выражать в числах, измерять, взве¬шивать и т.д. В эпоху Возрождения вышло большое число трактатов архитек¬торов, инженеров, ученых о различных машинах (строительных, военных, пиротехнических и т.д.). Среди их авторов Брунеллески, Пьера делла Франческа, Леонардо да Винчи, К. Кейзер, Л.Б. Альбер¬та, Дюрер, Н. Тартальи, Агрикола, Г. дель Моете, С. Стевин, И. Барроу, Т. Харриот и др. Изданы описания машин различного рода. Эти альбомы нередко назывались «театром машин и инструментов». В обществе возникла атмосфера почитания инженеров – творцов ма¬шин. Так, Гвидобальдо дель Моете писал в 1577 г., что быть механи¬ком и тем самым инженером – занятие выдающихся и благородных людей, механика – это греческое слово, обозначающее вещь, со¬зданную искусством, таково, например, чудо, каша человек способен поднимать большие тяжести с помощью малых сил. Вообще-то меха¬ника включает в себя все орудия, инструменты, машины, лебедки, баллисты, все, что изобретено в мастерских и что воплощено в про-изведениях наук, искусств и опыта. В эпоху Возрождения начало формироваться то, что позднее бу¬дет названо механицизмом, механицистским способом мысли. Так, в энциклопедии И. Алстеда (1630) изобретение и организация труда в ремесленных мастерских напрямую связывалось с механическим духом, с интеллектуальной деятельностью механика. И макрокосм, и микрокосм, т.е. человек, уподоблялись автомату, т.е. такой разновидности машин, которая движется, осуществляет различные движе¬ния с помощью определенных пружин и колес. Такое уподобление Вселенной и человека часовому автомату сделал в 1661 г. Т. Пауэлл- английский историк ремесел. Происходило то, что потом будет названо механизацией картины мира и образа человека. Так, у Аль¬берта не только архитектура, но и философия насыщены практиче¬ским смыслом, а создание архитектурных форм оказывается матема¬тически проработанным проектом, методом создания моделей. Для Леонардо да Винчи человеческое тело являлось не чем иным, как тончайшим инструментом, обладающим множеством различных механизмов. Дюрер, создавая теорию перспективы, предложил ме¬тод деления человеческого тела на 6 масштабов и на 1800 экземпедов (единиц), разработал измерительную технику для 26 типов челове¬ческого тела. Противопоставляя науки и технические искусства (первые оста¬лись «почти в том же состоянии» и даже «пришли в упадок», вторые – «постоянно крепнут и возрастают»), Бэкон отмечал: «В своем непре¬рывном возвышении они вначале кажутся грубыми, затем оценива¬ются как полезные и наконец становятся почитаемыми». По словам Бэкона, «введение знаменитых изобретений, бесспорно, занимает первое место среди человеческих деяний». Изобретения относятся ко всему человеческому роду, они «обогащают и приносят благодея-ния». В качестве примера он приводил книгопечатание, применение пороха и компаса. «Ведь эти три изобретения изменили облик и состояние всего мира, во-первых, в деле просвещения, во-вторых, в делах военных, в-третьих, в мореплавании». Эти механические изо¬бретения оказали огромное влияние на человеческие дела. Власть человека над вещами заключается в одних лишь искусствах и науках. Правда, Бэкон отмечал и возможность использования механических искусств во вред человеку: «Механические искусства могут приво-дить к противоположным результатам, могут и приносить вред». Такие искусства осуждаются законами, которые «запрещают людям пользоваться ими». Выдвинув программу написания истории ис¬кусств, Бэкон рассматривал историю искусств как вид естественной истории. В противовес тем, кто противопоставляет искусство и при¬роду, он считал искусство лишь незначительным придатком приро¬ды, он проводил мысль о том, что «искусственное отличается от естественного не формой или сущностью, а только действующей при¬чиной: ведь вся власть человека над природой ограничивается вла¬стью над движением, т.е. способностью соединять и разъединять при¬родные тела». После смерти Ф. Бэкона его ученики выдвигали различные про¬екты создания коллегии ремесленников, изобретателей механизмов для поддержки и совершенствования их искусства (У. Петти, 1648; А. Коули, 1661 и др.). Для того, чтобы утвердилась механическая картина мира, для того, чтобы метафора «природа – это часовой автомат» стала позна¬вательной моделью, объясняющей, как существует и движется мир* должны были произойти грандиозные изменения в культуре. Эти изменения заняли не одно столетие. И они связаны с критикой средневекового учения о качестве, с различением двух видов качеств – первичных и вторичных, с победой атомизма, где атом обладает ве¬личиной, формой и движением, со сведением многообразных движе¬ний к пространственному перемещению, с превращением качествен¬но разнообразной материи в однородное вещество, служащее прило¬жением различных сил, наконец, с осознанием культурной и социальной значимости труда механиков, инженеров, ремесленни¬ков. К XVII веку эти изменения произошли. Именно этим веком можно датировать возникновение новой механической картины ми¬ра, основанной на познавательной модели сначала часового механиз¬ма, а затем машины вообще. Природа стала мыслиться как часовой механизм, позднее как машина. Вместо образа Бога-геометра, кото¬рый принимался даже рядом мыслителей возрождения, в эпоху Про¬свещения утвердился образ Бога-механика, конструктора такой сложной машины, какой является мир. Целый ряд мыслителей поз¬днего Возрождения (например, Т. Броун, К. Дигби) считали недоста¬точным платонистский образ Бога геометра, они видели в нем прежде всего великого механика – создателя гигантской машины и каждого из ее элементов. В 1636 г. Галилей сообщил о конструкции маятниковых часов, а в 1641 г. приступил к их изготовлению. Р. Декарт, для которого протяженность – единственный при¬знак материи, неоднократно уподоблял человеческий организм ма¬шине. Так, он говорил о «машине нашего тела, от природы устроен¬ной так, что собственной своей силой может передвигаться разными способами». Правила механики тождественны, согласно ему, прави¬лам природы. Он обращал внимание на то, что человек в своем тех¬ническом искусстве создает множество разных автоматов и самодви-жущихся инструментов. Поэтому вполне обосновано, по его мнению, рассмотрение тела «как машины, которая, будучи сделана руками божьими, несравненно лучше устроена и способна к более удивитель¬ным движениям, нежели машины, изобретенные людьми». По его словам, существуют два принципиальных отличия человека от ма¬шины: 1) машина не может пользоваться словами или другими зна¬ками, сочетать их для сообщения мыслей; 2) машина действует не сознательно, а благодаря расположению своих органов, что резко сужает сферу действия машин – «органы машины нуждаются в осо¬бом расположении для каждого отдельного действия», а человек бла¬годаря разуму – универсален. Животные в отличие от человека не обладают сознанием, природа в них действует подобно часам, состо¬ящим только из колес и пружин. Подчеркивая, что природные тела характеризуются фигурой, размерами и движением, т.е. правилами геометрии и механики, Де¬карт приводил мысль о том, что природа должна быть объяснена из тех машин, которые сделаны руками человека, что машина принад¬лежит одновременно природе, потому что природа является подра¬жанием искусству: «все искусственные предметы вместе с тем и пред¬меты естественные. Так, например, часам не менее естественно по¬казывать время с помощью тех или иных колесиков, из которых они состоят, чем дереву приносить плоды. Вот почему, подобно часовщи¬ку, который, рассматривая не им сделанные часы, обычно в состоя¬нии по некоторым видимым им частям судить о том, каковы осталь¬ные, не видимые для него, так и я, рассматривая и ощутимые частицы естественных тел, пытался узнать, каковы причины этих явлений и каковы невидимые частицы». Уподобление человеческого тела ма¬шине развернуто Декартом в описании движений элементов этой машины – движения мышц уподобляются маленьким ниточкам и узеньким трубочкам и т.д. Тело живого человека и его отличие от мертвого сравнивается с действующим и сломанным часовым авто¬матом. В «Началах философии» Декарт прояснял те посылки, кото¬рые были им положены в основание физической теории и взяты в качестве образца при осмыслении физической природы. Декарт пи¬сал: «…мне многое дал пример некоторых тел, искусно составленных человеком: между машинами, сделанными руками мастеров, и раз¬личными телами, созданными одной природой, я нашел только ту разницу, что действия механизмов зависят исключительно от уст¬ройства различных трубок, пружин или иного рода инструментов, которые, находясь по необходимости в известном соответствии с из¬готовившими их руками, всегда настолько велики, что их фигура и движения легко могут быть видимы, тогда как, напротив, трубки или пружины, вызывающие действия природных вещей, обычно бывают столь малы, что ускользают от наших чувств… все искусственные предметы вместе с тем и предметы естественные». Декарт, стремясь объяснить природу с помощью познавательной модели машины, упо¬доблял естественную машину искусственной, поскольку де природа подражает искусству. Расколов бытие на res cogitans и на механиче¬ский, физический мир – res extensaf, Декарт в своей физике универсализировал технологические схемы машины. Реальной моделью для механицистской познавательной модели были для Декарта часы. По¬этому он сравнивает Бога с часовщиком, уподобляет тело человека автомату – часам. По его словам, «тело живого человека так же отличается от тела мертвого, как отличаются часы или иной автомат (то есть машина, которая движется сама собой), когда они собраны и когда у них есть материальное условие тех движений, для которых они предназначены со всем необходимым для их действия, от часов или от другой машины, когда она сломана и когда условие ее движе¬ния отсутствует». В «Страстях души», обсуждая вопрос о взаимодей¬ствии тела и «животных духов», Декарт описывал, как ниточки на¬ших нервов «открывают поры нашего мозга», а действие железы, находящейся в центре мозга, направляет «духи» в поры мозга и проводит эти «духи» в мускулы. Механицистские аналогии Декарт использовал весьма часто и для объяснения многих аспектов жизни организма. По его словам, «все действия, которые мы производим без участия нашей воли (как это часто происходит, когда мы дышим, ходим, едим, и вообще про¬изводим все отправления, общие нами с животными), зависят только от устройства наших членов и направлений, которыми «духи», по¬буждаемые сердечным теплом, следуют в мозг, нервы и мускулы, подобно тому, как ход часов зависит от одной только упругости их пружины и формы колес». Сердце он считает движущим центром животной машины, нервы уподобляет трубкам. В «Страстях души» Декарт подчеркивал, что «нельзя исключить одни и оставить другие части тела, потому что тело – единое и неко¬торым образом неделимое целое, связанное со всеми своими органа¬ми, которые до такой степени зависят один от другого, что если удалить один из них, то все тело будет изуродовано. Поэтому душа по природе своей не находится ни в каком отношении ни к протяжен¬ности, ни к измерениям или к каким-либо другим свойствам материи, из которой состоит тело, а связана со всей совокупностью его органов». Тем самым здесь он приписывал телу свойства целостности, простоты и неделимости, которые он раньше приписывал лишь духу. Л. Фейербах, обратив внимание на это место у Декарта, посчитал его изолированным и темным, упустив из виду то, что здесь речь идет об интуиции целостности организма, его нередуцируемости к агрега¬ту механически составленных частей. Однако не эти темные места определяли фундамент подхода 7. Декарта и картезианцев. Они все более и более уподобляли организм животного простому автомату, телесные движения – движению машины. Это уподобление тела ма¬шине, а движений тела – перемещению в пространстве у Мальбранша и Гейлинкса дополнялось идеей параллельности душевных и те-лесных движений. Дуализм картезианцев превратился в программу психо-физического параллелизма. Гоббс во введении к «Левиафану» уподобил человеческий организм машине, состоящей из таких час¬тей, как сердце – пружина, нервы – нити, суставы – колеса, сооб¬щающие движение человеческой машине. Любые тела, в том числе и человек, обладают протяженностью и движением. Его психическая жизнь объясняется воздействием и движением внутренних соков ор¬ганизма. Вместе с тем человек является членом политического тела – гражданином. Принципы механистического объяснения Гоббс прилагал и к государству, которое для него есть машина. Б. Спиноза, изгнав из природы любую иерархию, наделил все тела движением. «Тела, – писал Спиноза, – различаются между со¬бою по своему движению и покою, скорости и медленности, а не по субстанции». И люди отличаются друг от друга лишь движениями души, которые осуществляются в силу естественной необходимости. Спиноза неоднократно называл людей «духовными автоматами», усматривая в таком определении преимущество науки своего време¬ни перед античной философией. Открытие Декартом аналитической геометрии, позволявшей пе¬ревести математические величины в пространственные фигуры и, наоборот, пространственные фигуры – в математическую (алгебра¬ическую) форму, было большим методологическим триумфом меха¬нистического способа мысли, основанного на отождествлении про¬странства с однородной протяженностью, движения – с механическим движением. По словам Е. Спекторского, «методика рациона¬лизма была методикой механики. И методика рациональной психо¬логии и социологии XVII века были лишь логической аналогией этой методики». При этом в механике XVII в. осознается то, как говорил И. Ньютон, что «возможно, и не существует в природе совершенно равномерных движений, которые могли бы послужить для точного определения времени». Но ведь именно на равномерности движения основывается конструкция часов. Тем самым подчеркивается прин¬ципиальная возможность конструирования и создания машины (ча¬сов), которая реализовала бы равномерность движения, не существу-ющую в природе. Возникает проблема отношения искусства и приро¬ды, техники и природно-естественного, которая решалась по-разному: от включения истории искусства в естественную исто¬рию, поскольку человек в своем техническом умении лишь соединяет и разъединяет природные тела (Ф. Бэкон) до принципиального раз¬личения природы и искусства (Лейбниц). При всех этих весьма су¬щественных различиях искусство конструирования и создания ма¬шин становится все более и более решающим для познания природы, признается в качестве важнейшей сферы культуры и даже превраща¬ется в образец для осмысления природных и социальных явлений. В противовес картезианству Лейбниц не отождествлял ощущаю¬щее или мыслящее существо с машиной и подчеркивал принципиаль¬ное отличие между искусственными вещами, созданными челове¬ком, и естественными телами, сотворенными Богом. Правда, надо сказать, что метафора машины, часового автомата весьма часто ис¬пользовалась Лейбницем. Он написал в 1675 г. статью о принципе равномерности движения, используемом в устройстве часов, неодно-кратно обсуждал устройство механических часов, те нововведения, которым он был свидетель. Лейбниц неоднократно говорил о машине мира, сравнивал телесный мир с часовым механизмом, который нуж¬дается в беспрерывном влиянии и направлении Богом. Все, происхо¬дящее в теле человека и любого живого существа, является, по его словам, «таким же механическим, как и все то, что происходит в часах». Различие между ними – различие между совершенной ма¬шиной божественного изобретателя и произведением ограниченного ремесленника. Бог неоднократно называется им изобретателем и строителем механизмов и творений природы, природных машин. Мудрость Бога как конструктора и инженера природных машин, превосходящая ограниченные способности ремесленников-часовщи¬ков, обнаруживается в механическом строении природных тел, в общей экономии мира и в самом строе Законов природы. Если для ньютонианцев, в частности для Кларка, с которым по¬лемизировал Лейбниц, машина мира, созданная Богом, несовершен¬на и нуждается в непрерывном вмешательстве Бога, то для Лейбница мир – часовой механизм, который не нуждается в исправлении его Богом. Лейбниц осознавал, что механика, механическое движение не способны объяснить возникновение разума. Он подчеркивал неразрешимость природных машин, отмечал, что природные машины состоят из бесчисленного числа органов в то время, как искусствен¬ные машины, созданные человеком, состоят из конечного числа пру¬жин, колесиков и т.п. «Законы механизма, взятые сами по себе, не в состоянии образовать животного там, где нет еще ничего организо¬ванного». Лейбниц понимал, что образование животных осуществ¬ляется с помощью механизма развития и преобразования предсуществующего органического тела, что в природе наряду с законами механики действуют и законы преформации. Законы механики не нарушаются в естественных телах, однако их недостаточно для объ¬яснения феноменов жизни. Объяснение с помощью действующей причины недостаточно – необходимо обратиться к конечной причи¬не – к живой силе. Поэтому Бог – изобретатель и инженер не толь¬ко телесных автоматов, но и нематериальных автоматов, т.е. душ. По Лейбницу, объяснить механически даже телесные движения челове¬ка невозможно. Необходимо предположить существование внутрен¬ней активной силы внетелесной субстанции, самопроизвольную ак-тивность человеческой души. Поэтому Бог – не только изобретатель природных часов и устроитель машины Вселенной, но и Монарх божественного государства духов, создатель предустановленной гармонии между живыми существами и наисовершеннейшим госу¬дарством, где каждый человек – личность. В противовес картезианству, с одной стороны, и ньютонианству, с другой, -Лейбниц подчеркивал активность монады, наделяя ее си¬лой. Динамизм Лейбница неразрывно связан с витализмом, с подчеркиванием вечности и «всюдности» жизни, ее несводимости к законам механики. Телеологический способ объяснения использовался Лейб¬ницем при рассмотрении живого, оценке взаимодействия духовного и физического начал человеческого существа. Идея предустановлен-ной гармонии, развиваемая Лейбницем прежде всего в космологии – при деистическом объяснении первоначального толчка, данного Бо¬гом, является весьма существенной и при истолковании взаимодей¬ствия монад, достижения согласованности между ними, при интерп¬ретации и психофизического взаимодействия, и свободы воли чело¬века.
